И сегодня и завтра,
Снова в мыслях о тебе.
Падают на землю облака,
Позабыв обо всём на свете,
Столько долгих лет
Всё ещё надеюсь,
А пока... послушай...

Стыдно. Стыдно-стыдно-стыдно. Я столько лет боролась за то, чтобы мне не было стыдно за себя, за свои габариты, за то, что чувствую. И мне почти удалось. Да ладно. Я верила, что мне удалось. Пока я жила в Бристоле, а потом в Лондоне, пока не встречала тех, к кому испытывала все те чувства, которые были описаны на страницах книги, - мне не было стыдно. Я купалась в лучах славы и с лёгкостью заявляла в многочисленных интервью, что это победа, что я просто должна была рассказать всё это миру, чтобы двигаться дальше. Знаешь, что я скажу тебе? Ничерта подобного. Я знала, куда мне двигаться, и без этой книги, и без колонки в журнале, и без собственного сайта. Мне хотелось даже не славы, а доказать, что даже такая, как я, кого многие за глаза, а некоторые и в глаза называют жирухой, может добиться всего, чего пожелает. Что такие же девчонки, как я, могут мечтать о чём угодно и знать, что эти мечты сбудутся. Чтобы эти, которые видят в нас во всех, непохожих на них, третьесортные существа, недостойные ничего хорошего, утёрлись. Потому что я смогла, а они нет. Мне не было стыдно. Ни одного мгновения той жизни. Я вдохновлялась вниманием, которое проявляли ко мне. Я радовалась, читая письма девочек, которые рассказывали, как меняется в лучшую сторону их жизнь, после моих советов. И мне не было стыдно. А сейчас, слушая тудук-тудук, отбиваемое колёсами, глядя на размытую реальность за окном, я чувствую, как во мне возрождается это чувство, как скручивает внутренности, как обжигает румянцем щёки. И я точно знаю, что не испытала бы ничего подобного, если бы ни Финн. Только о нём я и могу думать, запрещая себе представлять самые сладкие из возможных вариантов нашей встречи. И всё равно представляя их, исподтишка, обманывая саму себя. Мне стыдно перед ним. Стыдно, что ничего не рассказала ему о своих чувствах, зная, что он не поймёт, что упрямо сожмёт губы и скажет, что это только его дело, с кем встречаться, что дождётся меня, что я не должна врать. Стыдно, что сделала это, спустя столько времени и таким вот образом. В какой-то момент я начинаю убеждать себя, что всё хорошо, что Финн не стал бы читать эту книгу, даже увидев на обложке моё имя. От этих мыслей сердце бьётся ровнее, и становится легче дышать. Но в глубине души мне хочется верить, что он всё-таки прочёл каждую строчку. И его реакция – это то, что одновременно кажется мне самым пугающим и самым желанным.

Я знаю, что разочаруюсь, если он окажется женат. Особенно, если окажется женат на Кэти Брайс, этой подлой змеюке, которую, со временем, я поняла и простила. Знаю, что уеду на следующий же день, чтобы не видеть его с другой. Не могу не думать об этом, даже несмотря на то, что у меня есть Алан. Даже несмотря на то, что он хороший и добрый, и, наверное, даже любит меня.
Чего я не знаю, так это – что я буду делать, если Финн окажется свободен.
Или знаю слишком хорошо.

Где-то на краю,
Посреди снегов в чужом краю,
О неуловимое мгновенье лета,
Правды не тая.
Я тебе пою,
На одном дыхании пою,
И моя душа сгорает
В белый пепел,
Жги, она твоя.

Иногда он мне снится. Иногда я представляю его, когда занимаюсь сексом с Аланом. Если быть честной – всегда. Я просто закрываю глаза и кончаю под взглядом карих глаз Финна. Ему нравилось смотреть, как я это делаю. Он любил доставлять мне удовольствие. И только сейчас я понимаю, насколько это ценно. Занимаясь со мной любовью, Финн всегда думал обо мне, в то время, как мои мысли о нём были поверхностными. Я думала о себе. О складках, о трясущемся животе, о багровых растяжках на боках и груди, о целлюлите на бёдрах. Обо всём том, что всегда казалось мне мерзким, отвратительным, но оставалось частью меня. Принять это было сложнее, чем многое другое. Я чувствовала себя загнанным зверем. Неправильной, неуместной, неженственной, своим парнем там, где хотелось быть девушкой. Столько времени я провела, представляя, что будет, когда я похудею, когда стану такой, как Хлоя, с упругой попой, с худыми ногами и плоским животом. Как покажусь на глаза знакомым в мини, не надетом на лосины, как гордо пройдусь по улице, не ожидая освистываний, не боясь взглядов. Как буду счастлива.

Сколько бы не говорил мне Кестер, что нужно любить себя любой, для меня это оставалось просто словами, ничего незначащим набором букв. Понадобилось много времени, прежде чем я поняла это по-настоящему. Прежде чем перестала измерять счастье килограммами.
Прежде чем окончательно осознала, что не была достойна Финна не потому, что толстая, а потому что он принимал меня такую, а сама я этого сделать не могла.
Я обещаю себе, что следующую свою книгу посвящу ему, мальчику, который пытался научить меня любить это большое, несуразное тело, который хотел его, и которого до сих пор хочу я сама.

По аллеям и тротуарам
Одинокий дождь.
Мокрый город,
Буду ждать рассвет.
Посмотри на меня и может,
Может быть, поймёшь.
Никого тебя дороже
Нет, отныне...

Я бегу по перрону, потому что, конечно же, рассчитала время неверно и теперь опаздываю. Тяну чемодан за выдвижную ручку, а он подскакивает на выбоинах и то и дело бьёт меня по пяткам. Другую руку оттягивает чехол с платьем, и я почти жалею, что не запихнула его в чемодан, наплевав на сохранность гладкости ткани. Продолжаю бежать, надеясь, что у меня хватит сил затормозить, не снеся таксиста или, что ещё хуже, само такси. Времени, чтобы заехать в отель – нет. Его нет даже на то, чтобы зайти в сортир на вокзале и переодеться там. Мысленно считаю до десяти, признавая, что снова придётся переодеваться в машине. Здравствуй, Стэмфорд, ты не меняешься.

Таксист по национальности индус. На зеркале заднего вида болтаются его права и лицензия, где написано длинное, зубодробительное имя. В машине потом и немытым телом. А вовсе не специями и благовониями, как хотелось бы, глядя на смуглое, улыбчивое лицо. Я показываю полтинник и прошу довезти меня до церкви как можно быстрее. Благо, она у нас одна. Её адреса я не знаю. Семья Эрл никогда не была религиозна, чего не скажешь о нынешнем семействе матери, она теперь богобоязненная мусульманка, почитающая своего мужа. Эти мысли проносятся в моей голове с той же скоростью, с которой водила лавирует по небольшим улицам, подрезая велосипедистов и чуть не наезжая на прохожих. Сердце стучит где-то в горле, и с каждым новым поворотом всё громче. Вот сейчас. Сейчас-сейчас. Нет, ещё немного.

Я уже почти задыхаюсь, когда такси тормозит у подножия лесенки в пять ступеней, ведущей ко входу в старинное здание. Большие, даже на вид тяжёлые двери закрыты. Значит, церемония уже началась. Сую водителю полтинник и добавляю ещё тридцатку сверху, чтобы он вышел и дал мне переодеться. Платье трещит по швам, когда я, стянув с себя футболку, тороплюсь натянуть его на вспотевшее тело. Ткань липнет к коже, сжимает меня, и в какой-то момент начинает казаться, что я сейчас порву этот наряд или так и умру, застрявшей в нём. Но ещё пара-тройка стараний, и я могу разгладить подол на коленях. Стягиваю джинсы прям через кеды. С туфлями у меня тяжёлые отношения, единственная пара, которая есть в моём гардеробе, натирает пятки в кровь и делает меня ещё более неуклюжей. Я решила не брать их, успокоив себя тем, что их нежно-голубой оттенок не подойдёт под моё серебристое с чёрным платье. Другое дело – красные кеды.

Когда я наконец-то покидаю такси, на ходу пытаясь застегнуть чемодан, в который только что всунула скомканные вещи, индус спешит занять своё место. Наверное, он считает меня странной. Но теперь мне совершенно нет до этого дела. Я задираю голову и смотрю на здание церкви. Солнце отражается от блёсток на подоле и слепит глаза.

Затащить чемодан по лестнице оказывается ещё сложнее, чем катить по неровному перрону. Но я справляюсь, хотя по лицу начинает течь пот. Со мной всегда так, стоит собраться на какое-нибудь важное мероприятие, где хочешь произвести наилучшее впечатление, так обязательно что-нибудь пойдёт не так. Например, лицо раскраснеется, а солёные капли размоют макияж. Надеюсь, что это не тот случай. Тяну дверь на себя, удерживая одной рукой чемодан. И вваливаюсь в церковь. Вваливаюсь буквально, оказываясь на полу в проходе.

Добро пожаловать домой, Рэй Эрл.