Джен видела сны с тех пор, как её выписали из Святого Мунго; первое время она даже записывала их, потому что ей хотелось помнить, а потом – перестала, потому что все они были похожи один на другой. Сначала ей снился Грегори – она специально называла его по имени, чтобы показать, что она не боялась его, — который тискал её бёдра, задирал на ней ночную рубашку и рычал в шею; а потом приходил свет – и всё менялось. Правильно говорят: когда ты придёшь – всё изменится. Джен даже не сразу видела его, только чувствовала тепло, бесконечную любовь и счастье. Когда она просыпалась, то не испытывала страха, как раньше, в первый год после случившегося, и всегда смотрела на колдопортрет на прикроватной тумбочке. Если бы Осирис о нём узнал, наверняка бы счёл, что она сумасшедшая. Но Дженни заказала его у одного из мастеров, позволив заглянуть себе в голову. Он, конечно, не шевелился, но ветер двигал веточки деревьев, гнал тучи по небу, направлял на лицо солнечные лучи. Ей нравилось смотреть на улыбающееся лицо, представлять, что эта улыбка – для неё. На самом деле, каждый раз, когда ей удавалось с утра почувствовать себя хорошо, она благодарила Эверли. Ни отец, ни его партнёр, ни мать с отчимом, ни малочисленные друзья не смогли заставить Джен ощущать себя лучше.

Тогда он отказался от неё, и Имоджен не могла его винить: ей было четырнадцать, она пыталась покончить с собой – кому такое могло понравиться, хэй? Но Осирис был таким вежливым, мягким, добрым, он не послал её к чёрту, не сказал, что она сама во всём виновата, не велел засунуть свои чувства поглубже в задницу. И теперь она собиралась прийти к нему, напомнить, что ей стукнуло восемнадцать, рассказать, что у неё есть работа и очень уютная комната в доме отца-гея, что она теперь куда счастливее и довольнее, чем раньше. Джен не была уверена, что Эверли помнит о своём обещании, что он хранит себя для неё, но всё равно хотела попытать счастья.

Она думала о том, что, наверное, сразу он будет смущён и, может быть, зол, потому что Джен не собиралась давать ему шанса отступить от своих слов. Но он привыкнет. Вздохнув, она стянула резинку с волос, провела по ним расчёской и критически оглядела себя в зеркале. Ладно, может быть, она выглядела не очень хорошо, но в этом не было ничего страшного. Зато на ней хорошо сидела новенькая голубая мантия, а под ней – пудровое розовое платье, которое Джен купила вместе с папиным Киганом. И он был прав, сказав, что ей чертовски идёт розовый.

Интересно, Осирису понравится её платье? Он вообще заметит, что она постаралась выглядеть для него красивой? Господи, она такая глупая! Ведь он так редко отвечал ей, никогда не писал ничего личного, а она надумала себя всяких глупостей, от которых щемило сердце. Ладно, это всё неважно. Она справится. Джен взяла сумочку, постаралась улыбнуться своему отражению, но вышло как-то кривовато.

В Мунго она отправилась своим ходом, а не камином или аппарацией, потому что хотела подумать о том, что сказать Осирису, чтобы не испугать его, не заставить думать, что она безумная. Потому что до этого она старалась не болеть, чтобы не было причин лишний раз оказаться в месте, где постоянно обитал Эверли. К моменту, когда Джен добралась, она немного устала, зато успокоилась. Зайдя внутрь, она взмахнула палочкой, чтобы привести себя в порядок (всё-таки она порядком вспотела, пока добралась).

Как ни странно, в вестибюле приёмного покоя было спокойно, хотя то тут, то там сновали врачи в разноцветных мантиях. Ей нравилось, что у каждого отделения был свой цвет мантий, — ей казалось это очень правильным. Набравшись смелости, Дженни попросила позвать к ней целителя Осириса Эверли и обрадовалась, когда услышала, что он сейчас спустится. Значит, у него было время на то, чтобы уделить ей его.

Зная, что это может занять некоторое время, Имоджен уселась на один из диванчиков, сложила руки на коленях и нетерпеливо вздохнула. Ладно, необязательно на самом деле кидаться на него сразу с объятиями, можно будет просто с ним сначала поговорить. Напомнить о себе, узнать, как у него дела. Может быть, можно даже будет пригласить его в кафе, когда у Осириса будет время. Наверное, он не откажет, ведь, насколько Джен помнила, он был слишком мягок и не захотел бы причинить ей вред.