Эта школа была всем: она была создана для Джулиана, ну а он - он был создан для неё. Он был рождён, чтобы царить и повелевать в шумных коридорах за толстыми стенами, сложенными из камня, некогда служившего для постройки замка, в точности так, как его предки царили и повелевали в замках прошлого, собирая войска для разбойничьих набегов, закатывая буйные и хмельные пирушки. Имя "Лэнгли" в списках класса появлялось задолго до того, как очередной наследник рождался - это было дело запланированное, из поколения в поколения неизменное и изменениям не подлежащее. Освещённая веками традиция, фамильная преданность, высоко ценившаяся обеими сторонами сделки: в без того не скудную казну почтенного заведения вливался золотой ручеёк спонсорских средств, а очередной наследник рода получал не столько лучшее, какое можно купить за деньги, образование, сколько статус.

Школа была полировальной тряпкой, предававшей своим студентам необходимый лоск. Она была древним и крайне громоздким шейкером, смешивавшим правильных людей с нужными - спустя годы поле выпуска они вместе будут решать судьбы Империи, так что им следовало заранее узнать кое-что друг о друге, унести в блистательное будущее несколько позорных баек, пару-тройку подбитых глаз и вымазанных в дёгте (или чём-нибудь похуже) штанов. Главной наукой, преподносимой этой школой была не грамматика древних языков, не алгебра и не геометрия, но - код, шифр от высоких дверей, изучив который можно было подняться на необозримые высоты.

Конечно, на вершине Олимпа тебя не приняли бы за своего, даже в галстуке самого престижного школьного клуба, и даже если ты мог прочесть стих их Гомера с совершенно безупречным выговором. На вершине надо было родится. Только если родители родителей твоих родителей могли припомнить, как они травили друг друга самыми изощрёнными способами под этими же самыми готическими сводами, ты мог рассчитывать на удачную карьеру, пускай высшие баллы никогда не появлялись в твоём табеле - но ты умел проявить себя в спорте и прославился среди ребят своего выпуска наиболее изуверскими выходками.

Применяя эти критерии к Джулиану, можно было с уверенностью сказать, что будущее его совершенно безоблачно: к последнему году учёбы имя его почти сделалось легендарным, грозя стереть (пускай на некоторое время) из школьных баек имена прежних героев. Впрочем, о выходе во взрослую жизнь нынешний некоронованный Король школы думал скорее с унынием: Джулиан был создан именно для такого места, для такой жизни, для этого безмозглого, тщеславного, запуганного и жадного до острых эмоций племени подростков. Создан, чтобы царить над ними, разделяя, объединяя, натравливая друг на друга и властвуя бесконечно - страхом и силой, и щедростью. О, он прекрасно знал, как именно играть на нехитрых струнах мальчишеских душ, как вызвать их восхищение, как заставить их подчиниться, даже вопреки желанию: тех, кто был умнее, сильнее, достойнее его. Потому что здесь была его стихия. Этот мир жил по правилам, которые Джулиан понимал интуитивно. Это врождённое умение досталось ему, как и сама школа, от очень давних, древних предков - от тех времён, более простых и примитивных, когда дела решались иначе.

Он не был рождён  учёным или художником, или даже политиком - Джулиан Лэнгли был рождён с душой рыцаря древних времён, более всего любящего нехитрые развлечения жестокости и сладострастия, игру мускулов, безусловную власть и наживу. И школа дала ему всё это сполна - она любила Джулиана, а Джулиан любил её. И своё последний год здесь он собирался использовать на полную катушку.

- Дикси, ты здесь?

Не утруждая себя стуком, Джулиан распахнул дверь в комнату общежития, которую Гарри Диксон занимал на пару  этим новеньким мальчишкой с забавным именем, звучавшим как английское "жесть". Джулиан запомнил его - хотя и не сразу, слишком много серых теней мелькало мимо, рассыпаясь с шорохом по углам, когда Король и его свита, будто шайка голодных волков, шествовали по школе, разыскивая, кем бы ещё поживиться. По сути, именно Диксон привлёк внимание Джулиана к своему соседу по комнате: спустя пару недель совместного проживания у него появилась нездоровая фиксация на мелкой, никому неизвестной сошке. Похоже, Тину не повезло раздражать Дикси одним фактом своего существования.

Дело нехитрое - вывести Гарри Диксона из себя. Мальчишка был хрупким и капризным ломакой, но Джулиан ценил его, превосходно зная, что под светлыми кудрями и надутыми губками скрывается ум, куда более изощрённый и глубокий, чем его собственный. И, - что наиболее важно, - полностью ему покорный. В присутствии своего Короля Диксон цепенел, как кролик перед удавом и полностью терял волю. Джулиан никогда не задавался вопросом: почему? Рефлексия была ему совершенно не свойственна, как и тёплое участие пусть к самым доверенным людям, но инстинкт его, как и всегда, действовал без промаха. Он знал, что страх и обожание переплетены в груди Диксона двумя змеями, которые никогда не смогут разделиться.

Не заметив Гарри в комнате, Джулиан вошёл всё равно, с таким уверенным видом, как входил в любое помещение, заполняя его своим присутствием, как вода  заполняет пространство сосуда - целиком. Постель Диксона была разворошена и незаправлена, постель его соседа - аккуратно прикрыта покрывалом. Джулиан рухнул на него сверху, приминая своим весом и уронил голову на подушку, с ленивым интересом разглядывая фотографии и немногие личные вещи на тумбочке Тина. Шум душа явно говорил о том, что кто-то из двоих находится на месте, и Джулиан не сомневался в том, кто именно.